Владимир Загайнов: "Необходимость законодательно разделить такие понятия, как "медицинская помощь" и "медицинские услуги" назрела давно"

Врач-хирург, доктор медицинских наук в программе "Герои Волги" рассказал Руслану Станчеву о своем отношении к уголовному преследованию медиков, разнице между частным и государственным здравоохранением и о важности обмена негативным опытом.

Тема, которую я бы хотел с вами обсудить — деликатная и неоднозначная: в последнее время мы стали свидетелями нескольких громких дел, участниками которых стали представители сферы здравоохранения. Недавно было обнародовано расследование BBC, посвященное тому как в России судят врачей роддомов, кроме того, большой резонанс вызвал случай в Кировской области.

Весь этот информационный фон тяжело воспринимается и врачами, и пациентами. Справедливо ли, на ваш взгляд, такое разделение ответственности, когда медиков, по сути, выставляют виновными в халатности родителей?

К сожалению, мы опять вернулись в то время, когда врачей считают преступниками по поводу и без. Конечно же, тенденция к росту уголовных дел в сфере здравоохранения негативно отражается на настроениях в медицинском сообществе: сейчас и в органах прокуратуры, и в СК РФ есть специальные отделы по борьбе с тем, что называется врачебными преступлениям. Более того, есть печальная шутка про то, что правоохранителям уже надо в каждой больнице иметь свой кабинет.

То, что врача могут в любой момент арестовать и осудить за профессиональную деятельность — как мне кажется, серьезная проблема, о которой нужно говорить. При этом еще раньше появляются публикации в СМИ, которые, даже если вина специалиста не будет доказана, поставят крест на его дальнейшей карьере. В этой связи многие медики приходят к выводу, что проще уволиться самим.

Как же правильно решить эту проблему?

Во-первых, давно назрела необходимость законодательно разделить такие понятия, как "медицинская помощь" и "медицинские услуги". Услуга — это когда пациент приходит в вам добровольно и платит за это деньги. Это касается, скажем, косметических операций, и это — бизнес.

Медицинскую помощь оказывает врач в сельской местности, который, несмотря на то, что фактически оторван от всего мира, ограничен в лекарствах и оборудовании, все же пытается спасти человеку жизнь. Безусловно, эта попытка может оказаться неудачной — но судят этих врачей по тем же статьям, что и специалистов, оказавших некачественную услугу. На сегодняшний день вопрос о разграничении в этой сфере, к сожалению, пока подвис в воздухе.

То есть, нормативная база пока не приведена в соответствие с реальной врачебной практикой?

Если смотреть по закону, мы относимся к категории цирюльников: у нас и у парикмахеров одинаковые права. Что касается защитных механизмов, то профсоюзов нет, а Национальная медицинская палата, которая следит за соблюдением прав врачей и открывает филиалы во многих региона, в Нижегородской области не работает в силу, наверное, каких-то объективных причин. Есть старое правило, которое гласит: не можешь запретить — возглавь.

Как относится к происходящему врачебное сообщество? Специалисты, испытывают недоумение, или, может быть, даже страх?

Я бы сказал, что мы приближаемся к "точке кипения". Я сам из семьи, которая вырастила несколько поколений врачей, и знаю, как и в каких условиях работали мои родители. Правда в том, что если раньше за пациента боролись до конца, то сейчас врач несколько раз подумает, как бы не нарушить протоколы и не пойти под суд.

Есть еще один случай, который я хотел бы обсудить — в Москве в частной клинике врач-педиатр выписывал липовые справки об анализах, а потом выяснилось, что у одного из детей  своевременно не диагностировали лейкоз. Медицинское сообщество долго думало, придавать ли огласке эту историю — как раз руководствуясь тем, что единичный случай ударит по репутации всей клиники, да и всего сообщества в целом. У нас, когда спасаются тысячи людей — вроде так и должно быть, а случись одно несчастье —  и все об этом раструбят. Что на сегодняшний день можно сделать для защиты репутации врачей?

Когда возникает давление извне, то внутренние связи крепнут — это закон системы. Если нас   никто не защищает, мы вынуждены защищаться сами, и, может быть, иногда делаем это не совсем правильными способами. Мы стараемся сами вычленять из нашей системы людей, которые, скажем, так, оказались в ней случайно.

Врачебная ошибка — это вообще очень собирательное понятие. Они могут быть связаны с объективными и субъективными факторами, иметь диагностическую, тактическую, материально-техническую, организационную или какую-то иную природу. При этом я вовсе не исключаю, что некоторые врачи могут быть попросту халатными и недобросовестными: это недопустимо, поскольку, несмотря на то, что современные самолеты можно посадить с помощью автопилота, ни одна операция не может быть проведена в отсутствие хирурга. На нас по-прежнему лежит огромная ответственность, и малейшее упущение может привести к гибели человека.

Никто об этом не забывает, но надо исходить еще и из того, что большинство врачебных ошибок основаны совершаются потому, что медицина — наука в целом не точная и очень субъективная. Наши познания о человеческом теле постоянно совершенствуются: соответственно, наложение нескольких отклонений и неточностей тоже может стать причиной неверного диагноза. От этого никто не застрахован, и в существующей медицинской литературе, к сожалению, заложен определенный процент возможных неудач.

С одной стороны, я разделяю вашу точку зрения,  с другой — вы не отрицаете фактов халатности и утверждаете, что медицинское общество само пытается защитить себя от таких "специалистов". Сделать это на 100%, наверное, невозможно. Все-таки, должен ли быть наказан врач, который совершил ошибку по своей вине, и это было подтверждено?

Вопрос в том, каким должно быть это наказание. Если его хотят посадить в тюрьму за недостаток опыта, нехватку инструментов или использование не всегда качественных импортозамещающих антибиотиков, я скажу, что нет. Мы опять подошли к тому, что надо разделять бизнес и спасение человеческих жизней. Врачи государственных и частных больниц изначально находятся в разных условиях.

Есть ошибки, которые непосредственно случаются в операционных. Понятно, что они становятся предметом обсуждения врачебного сообщества — по ним пишутся диссертации, и с их помощью, в общем-то, медицина движется вперед. Часто ли в действительности врачи по своей инициативе делятся с коллегами своими ошибками, чтобы их больше никто не повторял? Вы лично организовали в Нижнем Новгороде и Новосибирске медицинские конференции, посвященные трудностям и ошибкам в хирургии. Чего удалось добиться по итогам этих мероприятий?

Еще в XIX веке выдающийся хирург Теодор Бильрот говорил, что учиться только на своих ошибках в этой сфере просто глупо. История движется по спирали, и сейчас, как мне кажется, наше сообщество, наконец-то стало готово открыто делиться своими проблемами и ошибками. Однажды мне удалось разговориться с одним московским профессором, и он признался, что, даже когда по всем признакам операция прошла успешно, он не верит в это до тех пор, пока пациент не откроет глаза и не заговорит.

Первую конференцию мы провели в прошлом году в Нижнем Новгороде, на которую собрались, без преувеличения, генералы от медицины. Вы знаете, учиться на ошибках друг друга оказалось более интересно и продуктивно, чем слушать традиционные победные речи. Все любят говорить о том, какие они великие, но, честно говоря, по большому счету это ложь, которая всем уже надоела.

Вы давно занимаетесь трансплантологией, и для многих ваших пациентов пересадка органов и тканей — последний шанс остаться в живых. Несмотря на то, что, по вашим словам, многие врачи сейчас предпочитают не рисковать, вы сами делаете это постоянно. Почему? Инстинкт самосохранения у вас не включается?

Не всегда. Если бы он включался, я бы не смог сделать очень многие вещи, но вместе с тем и помочь многим людям. Ты всегда работаешь на грани риска — безусловно, он должен быть оправдан, но сама эта грань очень тонкая. Могу сказать только, что врач должен чувствовать в себе силу, быть внутренне уверенным в своих знаниях и своей команде — без нее никуда. Это — стресс, но только так у пациента появится возможность выжить.

Что лежит в основе врачебной деятельности? Хорошая школа, навык, талант или что-то еще?

Все вместе, я думаю. У хирурга, помимо образования, должны быть хорошие руки.

Как вы оцениваете сегодняшний уровень развития трансплантологии в нашей стране?

Мы двигаемся вперед. Нам удалось определить порядок работы с судмедэкспертизой, что, в частности, позволило в прошлом году провести первую в Нижегородской области операцию по пересадке сердца. Недавно я вернулся из Республики Корея, где пытался понять природу своих ошибок при пересадке поджелудочной железы — мы готовимся делать трансплантацию островкового аппарата. Позитивные движения есть, и это придает сил работать дальше.